Каждый день в восемь утра на шестнадцатом этаже чихает Сорокин.
После этого на пятнадцатом падает с кровати тетя Маша.
Я просыпаюсь, потому что живу на четырнадцатом и слышу и чихание
Сорокина, и падение тети Маши. Слышу отчетливо, иногда даже просыпаюсь
заранее, лежу в ожидании и немного нервничаю, если они опаздывают.
И вот наконец раздается громкое чихание, напоминающее разорвавшийся
осколочный снаряд, и следом - глухой удар от падения тетимашиного тела и
приглушенное:
- Ох, е-тать.
Я всегда слышу шепот за стеной и посторонние звуки, которые предназначаются
не мне. Мои уши слышат на сто восемьдесят процентов. Вернее, мое левое ухо,
потому что правое слышит только на двадцать. Поэтому левое компенсирует
отсутствие слуха у правого и слышит на сто восемьдесят. Простая арифметика.
Моя частичная глухота помогла мне в половом созревании. В детстве в доме,
где мы жили, шел капитальный ремонт. В потолке зияла дыра, которая вела в
спальню к соседям. Каждый вечер, затаив дыхание, я прислушивалась к
равномерному поскрипыванию соседской кровати и затем приглушенный
мужской голос на выдохе:
- Родная…
Долгие годы мы с сестрой играли в "Родную", делая друг другу какую-нибудь
гадость.
- Родная! - орала я, выливая сестре за шиворот ледяную воду.
Я живу в большой квартире. Вернее, сначала она была не очень большая, а
потом увеличилась в размерах благодаря Стивену. У Стивена практические
мозги хоть он и не американец. Он считает, что все вокруг должно приносить
пользу. Он первым узнал, что мои соседи рядом собираются продавать
квартиру и выкупил. Квартира стоила огромных денег, но Стивен умудрился
купить ее в кредит.
Мне кажется, что выплачивать кредит - это цель жизни
каждого иностранца.
Иностранцев у нас всегда любили и отдавали им предпочтение. Когда я
прохожу по нашему двору, чувствую взгляды жильцов и понимаю, что благодаря
Стивену я тоже почти иностранка. Со мной здороваются дворники и вахтеры.
Уборщица интересуется как мое здоровье? Водопроводчики смотрят на меня с
уважением и чинят мне краны. При этом не рискуют брать с меня слишком
много. А я испытываю неловкость, когда расплачиваюсь рублями.
Теперь у меня две ванны, два туалета, две кухни - с общей стеной. Если
стену снести, получится огромная кухня. Но мы почему-то не сносим и,
чтобы попасть из одной кухни в другую, надо перейти лестничную площадку.
Холодильник стоит в той квартире, плита - в этой. В одной квартире мы
живем, а другая служит для нас сексуальным убежищем.
В восемь тридцать я спускаюсь на лифте, погулять с собакой. Лифт приносит
ко мне на этаж Сорокина и тетю Машу. Сорокин бегает по утрам вокруг
Шереметьевской усадьбы, а тетя Маша выходит во двор покормить местных
котов. Мы вместе мирно спускаемся на первый этаж. Сорокин трусцой убегает
в сторону парка, а тетя Маша жалуется:
- Кто так чихает у нас в доме? Сегодня опять с кровати упала.
Сорокин работает на оборону, кажется, на нашу. И поэтому окружен завесой
таинственности. За границу его до сих пор не выпускают, потому что там
его могут украсть. Но в доме все знают, что он взрывает в космосе ракеты.
Некоторые утверждают, что баллистические. Таня, жена Сорокина, не разрешает
ему выпивать, потому что бережет Сорокинскую голову. Сорокинская голова -
это кладезь государственных тайн. Поэтому Сорокин вечерами забегает ко мне.
У меня он чувствует себя свободным человеком.
Я не пью, но люблю, когда в холодильнике много разной выпивки. Мой
холодильник всегда притягивал ко мне пьющих друзей. Почти каждый день я
дисциплинированно пополняю запасы спиртного. В ближайшем магазине меня
принимают за алкашку.
Сорокин забегает ко мне в шесть вечера и аккуратно спрашивает:
- У тебя пивка нет? Холодненького? Остыть бы немножко…
- Есть, - отвечаю. И выставляю бутылку коньяка.
Сорокину - пятьдесят четыре года. Он немного ниже меня, седые волосы
растут у него прямо из носа. Говорят, что он - генерал, хотя мне кажется,
что он больше похож на лешего. Иногда он восклицает:
- Ради чего я жил?!
Но ответа не находит, а продолжает "остывать" при помощи коньяка. Пьет
почти профессионально, потому что не пьянеет. Когда он впервые обнаружил в
моей квартире Стивена, оробел и за весь вечер не проронил ни слова. Но
под финал ужина разошелся и зачем-то рассказал всю систему нашей
противовоздушной обороны. И даже нарисовал схему. Стивен внимательно слушал,
кивал головой и ничего не понимал. Сорокин настойчиво объяснял и
раздражался.
Наконец Стивен сказал:
- Пиздец.
- Нормальный ты парень, - обрадовался Сорокин, - хоть и иностранец.
На самом деле за четыре года Стивен перестал быть иностранцем. Четыре
года мы мечтаем переехать в Канаду. И четыре года не переезжаем.
В первое время по дороге в гости Стивен покупал хозяйкам цветы и рвался
пройти в комнату. Теперь он приносит две бутылки водки и проходит на кухню.
Он выучил русский мат и ест винегрет из алюминиевого тазика. В Канаде он
не ест одно и то же блюдо дважды. В Москве он разогревает вчерашнюю яичницу.
Единственное, что он продолжает делать, как иностранец - покупает полезные
вещи. Поэтому обе мои кухни завалены всякой ерундой: миксерами, кофемолками
и колбасорезками. Но я продолжаю резать колбасу ножом.
Вероятно, поэтому мы продолжаем жить в Москве.
- Мать! - орет Арутюнова, - это же клад! Это подарок судьбы! Не будь
дурой, поезжай в Канаду!
Я молчу, потому что спорить бесполезно. Все равно она скажет, что я
выпендриваюсь. А я просто не уезжаю. Сама не знаю, почему? Наверное
потому, что больше всего на свете люблю свой диван.
Мой диван - это моя Россия.
- В Канаде самые лучшие в мире отели для собак! - категорически заявляет
Арутюнова, - даже лучше, чем в Америке, - говорит она с придыханием потому,
что лучше чем в Америке не бывает ничего на свете.
С Арутюновой мы учились в университете, она жила в общежитии и питалась
плавлеными сырками. Потом не выдержала и вышла замуж за гражданина острова
Маврикий. Хотя я не знаю, есть ли такое гражданство? Но так или иначе
она была там замужем.
- А если он с тобой разведется? Что ты будешь там есть? - спросили
Арутюнову перед отъездом.
- Плавленые сырки, - ответила Арутюнова и улетела на Маврикий. А через
полгода развелась и решила вернуться.
- Что ты будешь там есть? - спросил ее бывший муж, гражданин Маврикия.
- Плавленые сырки, - не без патриотизма ответила Арутюнова и прилетела в
Москву. Тем временем плавленые сырки в России закончились, потому что
началась перестройка. И Арутюнова растерялась. Впервые в жизни.
Сейчас Арутюнова известный журналист, пишет во всех газетах на
сельскохозяйственные темы. Как-то поздней осенью, еще на втором курсе,
она позвонила председателю какого-то колхоза и категорическим тоном завопила
в трубку:
- Алло! Это спецкорр "Комсомольской правды", Арутюнова. Как у вас с севом?
Как с планом?
- Какой сев? - упал на другом конце провода председатель, - у нас -
уборочная.
- В Канаде самая лучшая в мире туалетная бумага! - орала Арутюнова, сидя
у меня на кухне, - лучше, чем в Америке.
- Эскимосы там самые лучшие, - вздохнула я, - никак не могу решиться,
надо с чего-то начать, понимаешь?
Но Арутюнова не поняла.
Сегодня Сорокин пришел раньше обычного, и с порога поинтересовался:
- Пивка нет?
- Есть, - ответила я, выставляя на стол бутылку коньяка.
- Нет, нет, - отказался Сорокин, - Танька бунт поднимет. Давай, правда,
пивка.
Его лицо выражало манию трезвого величия.
- В холодильник надо идти, - сказала я.
И мы пошли в соседнюю квартиру. Когда Стивена нет в Москве, эта квартира
служит сексуальным убежищем для моей дочери. Еще на пороге я услышала ее
шепот и замерла:
- С матерью посоветуемся… ничего страшного не случилось… мне кажется, от
нее не надо скрывать…
Я побледнела и возомнила себя бабушкой. Мы забрали пиво из холодильника и
вернулись.
Сорокин спросил:
- Чего это с тобой? Бледная какая?
- Станешь тут бледной, - вздохнула я и замолчала, потому что моя дочь и
ее Сережа молча возникли в дверях кухни.
- Ма, - сказала Ксюша.
- Может, не надо при всех? - спросила я, боясь встретиться с ней глазами.
- А что такого? Все свои, - удивилась Ксюша, - правда, дядя Валер?
- Конечно, - поперхнулся Сорокин.
- Ну, раз все свои, - я повернулась к дочери, но говорить начал Сергей.
- Понимаете, - сказал он, - тут такое дело…
- Понимаю, - кивнула я, - выкладывайте, какой срок? Какие планы?
- Какой срок? - удивился Сергей.
- Срок чего? - спросила Ксюша.
- Срок вашей "новости".
- Два дня, - сообщила Ксюша.
- Как в том анекдоте, - развеселился Сорокин, - уступите место берем…
Он поймал мой взгляд и заткнулся.
- Мне повестка пришла в армию, - объяснил Сергей, - платить так надоело.
У меня отлегло от сердца.
- А что делать? - задала я риторический вопрос.
- Может, убежища попросить? Политического? - произнес Сергей.
Сорокин закашлялся. Пиво пошло у него носом.
- Попроси, - сказала я, - а у кого просить-то? У нас в районе только
представительство Бурятии. Я не знаю, дают они или нет?
- Не дают, - Сорокин вытер слезы и приступил к коньяку, - Бурятия - это
Россия. Те же законы. Только вот интересно, зачем им представительство? -
задумался он.
- Вот видишь, - сказала я Сергею.
- Я серьезно, - ответил Сергей, - давайте съездим в американское
посольство и спросим.
- А я тебе зачем?
- А вы как переводчик…
- Они там по-русски разговаривают, уже поняли, что здесь никто языка не
знает.
- А мы их удивим, - настаивал Сергей.
- А поехали, - неожиданно предложил Сорокин, наливая себе следующую, -
парню помочь надо. И посольство удивим. Заодно.
Не понимаю, каким образом наши оказываются в Америке? Кажется, что все
желающие продолжают стоять в очереди перед посольством еще с семидесятых
годов. И книги читают те же - Бродского и Зиновьего.
Мы подошли поближе.
- В общую очередь, - занервничал кто-то.
- Нам только спросить, - объяснил Сергей.
- Здесь всем только спросить, - не унимался тот же товарищ.
- Ну, вы же на эмиграцию, - объяснил Сергей.
- А вы на что? - поинтересовался тот же.
- Убежище нам. Политическое, - неожиданно громко прорезался Сорокин.
Очередь уставилась на нас. Милиционеры зашевелились.
- А вы что, сидели? - спросил кто-то опытный.
- Нет, - растерялся Сорокин.
- Ну, вот посидите сначала, а потом приходите.
- Где посидеть? - не понял Сорокин.
- В тюрьме, товарищ, - вступил в разговор господин с пейсами.
- Зачем это мне в тюрьме сидеть? - обиделся Сорокин.
- А вы чего хотели-то? - спросил молодой парень.
Мне показалось, что он держит в руках томик Маркса.
- Понимаете, - начала я объяснять, - наш родственник не хочет служить,
каждый год вынужден платить безумные деньги в военкомате. Мы думали,
может, ему предоставят убежище?
- Не предоставят, - сказал парень, - я точно знаю.
- Но ведь кому-то предоставляют?
- Есть вариант, - вступил в разговор еще один парень, - пусть поссыт на
мавзолей.
- Не пойдет такой вариант, - на полном серьезе возразил мужчина в шляпе.
- Почему это? - возмутился парень.
- Припишут мелкое хулиганство, и - на пятнадцать суток. Политики тут нет
никакой.
- Как это нет политики! - к нам подошла полная дама, - как же нет
политики?! Когда мавзолей - это политика!
- А ссать на мавзолей - хулиганство! - Не унимался тот, который был в
шляпе, - вот, если бы он на самого Ленина…
- Да вы у мусоров спросите, чего спорить-то! Все равно без толку, -
томик Маркса в руках у парня оказался томиком Маркеса. Мне стало спокойнее.
"Мусора" занервничали.
- Я вот, что посоветую, - сказал мужчина в шляпе, - купите ему тур в Мексику
и пусть перейдет границу США.
- И что? - саркастически спросила полная дама.
- А то, - объяснил мужчина в шляпе, - его заметят, арестуют. И до суда он
будет получать пособие. А на суде - его или департируют, или оставят в
Америке.
- Тоже не вариант, - вступил парень с Маркесом подмышкой, - ему через эту
границу придется полгода бегать, туда-обратно. Пока не заметят.
- Заметят сразу, - сказал кто-то.
- Да ничего не сразу, - парень повысил голос, - они там вообще на границу
не смотрят.
- Да что ты вообще знаешь об их границах, козел? - Взвыл кто-то.
- Поехали отсюда, - предложил Сергей.
Мы остановились у посольства Австралии, но выходить не решались, молча
курили в машине, потому что не знали, что делать дальше.
- Мам, спроси у милиции, - возникла Ксюша, - они наверняка тут уже все
законы выучили.
- Конечно, выучили, - согласился Сорокин, - все законы. - В руках у него
мелькнула недопитая бутылка коньяка и сразу исчезла. А может, мне показалось.
- Мам, ну спроси, - ныла Ксюша.
- А почему - мам? - вскипела я, - кому надо убежище? Вам или мне?
- Ну, ты все-таки умеешь с людьми разговаривать, - польстила Ксюша.
Я закурила новую сигарету.
- Пошли все вместе, - предложил Сорокин.
Мы вышли из машины. Один из милиционеров посмотрел на нас и
крикнул:
- Сегодня - не приемный день!
Я подошла ближе.
- Может там есть какое-нибудь окошечко, типа справочной?
- Нет, - покачал головой милиционер, - никаких окошечек. А вы насчет визы?
- Да нет, - промямлила я, - у нас такой вопрос…
- Деликатный, - зачем-то уточнил Сорокин.
Милиционер посмотрел на нас с некоторым удивлением. Я обратила внимание,
что Ксюша и Сергей отошли на безопасное расстояние.
- Закрыто, - повторил милиционер.
Из двери посольства вышел мужчина в костюме и закурил на пороге.
- А можно я у него спрошу?
- Что? - удивился милиционер.
- Да я на одну секунду.
- Да - да! Нет, значит, нет, - пояснил Сорокин.
Милиционеры переглянулись. Я подошла к забору и крикнула:
- Простите, сэр…
"Сэр" скосил глаза, но не обернулся.
- А это что за гусь? - осмелел Сорокин.
- Вообще-то это первый секретарь, - сдержанно усмехнулся милиционер.
- Говна-то, - неожиданно отреагировал Сорокин, очевидно, расслышав
только "секретарь", и уже обратившись ко мне, решительно скомандовал, -
еще раз, и погромче…
- Граждане… - начал милиционер.
- Подожди, - отмахнулся Сорокин.
- Простите, сэр! - крикнула я через решетку.
Первый секретарь посмотрел в мою сторону.
- Вы убежище даете от армии? - крикнула я.
Ксюша и Сергей делали вид, что внимательно читают афишу Димы Маликова.
- Sorry, - отрицательно покачал головой первый секретарь.
- Чего - "сори"! Еще раз его спроси! По-английски! Может, он не понял, -
разошелся Сорокин.
Милиционеры не знали, как им поступить. Ксюша и Сергей медленно удалялись
по переулку. Первый секретарь взялся за ручку двери.
- Я сейчас наряд вызову, - осторожно пригрозил милиционер.
- Да будь ты человеком, не мешай! - вспылил Сорокин.
Милиционер включил рацию.
- Сэр! - заорала я по-английски, - весь мир возмущается несправедливой
войной, которую ведет Россия на территории Чеченской Республики. Этот
молодой человек, - я показала в сторону Сергея.
Первый секретарь с интересом посмотрел на Сорокина. Сорокин смутился и
покраснел.
Я продолжала:
- Этот молодой человек отказывается участвовать в боевых действиях и
просит предоставить ему политическое убежище!
- В вашей миролюбивой стране, - подсказал Сорокин.
Первый секретарь скрылся за дверью посольства.
- Слушай, подруга, - милиционер подошел почти вплотную ко мне, - завязывай
с митингами! Я машину вызвал.
- Сваливаем! - скомандовал генерал Сорокин.
Дома мы молча сидели на кухне. Сорокин заканчивал с коньяком. Ксюша
дулась. Сережа вздыхал.
- А что ты вздыхаешь? - закричала я, - почему вы всегда ждете, что именно
я что-то придумаю! Я на вас работаю! Я вас кормлю, одеваю! Я за вас по
посольствам бегаю! И я же виновата! Не нравится, иди в армию! Или думай
сам! Здоровый лоб, не знаешь, как откосить! Ну, вас всех к черту! Уеду в
Канаду! Подыхайте с голоду.
Все переглянулись.
- Хороший вариант, - неожиданно сказал Сорокин.
Спустя пару недель мы смотрели, как взмывает в небо красивый самолет,
унося с собой нашего Сергея в экологически чистую Канаду. Стивен обещал
встретить Сережу в аэропорту.
- Вообще-то я предпочел бы встретить тебя, - сказал он по телефону.
- Надо же с чего-то начинать, - ответила я.
Самолет превратился в серебряную точку.
- Ну вот, и мы начали, - тихо сказала Ксюша и заплакала.
Мы постояли еще несколько секунд и медленно направились к выходу.
