ЭССЕ ЗАКУТКА
МОКРЫЕ СНЫ ОТРАЖЕНИЙ
Девочке-додждику, малышке Эльзе посвящается
Тяжелые, словно свинцовые, капли проносятся мимо окна и исчезают где-то
в темной глубине двора, сливая свои звонкие удары о камни в один монотонный
гул, обволакивающий в этот вечер все живое. Дождь идет уже несколько
часов, и все переулки превратились в бурные реки, вливающиеся в еще более
мощные потоки - улицы, а те, в свою очередь, стремятся все в одно место,
в наш маленький двор.
Мокрый лес. С каждого листочка, с каждой ветки капли так и норовят упасть
за шиворот, пробраться под тельняшку и пощекотать холодной дорожкой
разогретую кожу. Только что прошла вдали электричка, просвистела на
повороте и умчалась в мокрое никуда. Сосновые иголки под ногами, и по
всему лесу такой легкий прелый дух от них поднимается. Зато там, где их
нет, ноги сразу начинают расползаться на мокрой земле. А кроссовки-то,
какие грязные. Медленно бы вот так брести по неширокой просеке, а она,
знай себе, ведет и ведет в глубину зеленой громады. Потом чуть посильнее
перепрыгнуть через лужу, отразится в ней на мгновение и побежать. Вверх,
вниз, песок, снова лужа, разбитая колея от велосипеда, куст волчьих ягод,
заросли орешника по правой стороне, ручеек с перекинутым через него
бревном. Вода журчит, играет в пробившихся сквозь листья и тучки лучах
солнца. Красота...
Все очень просто, двор находится как раз позади площади, самой яркой, но
самой низкой точки города. Словно стенки гигантской чаши разбегаются от
нее на все четыре стороны света городские кварталы, поднимаясь вверх на
четыре холма, и там же обрываются, завершая рваные неровные края
исполинского сосуда.
Голубая рябь, чуть подсвеченная ярким весенним солнцем, умывает убегающую
в даль улицу. Ветерок ли ее создал, колесо ли пролетающей мимо машины,
но она появилась, и все в отражении вдруг сбилось, закачалось, поплыло
и смазалось. Дома вдруг налетели на еще не растаявшую снежную кучу,
жалостливо прижавшуюся к краю тротуара, обняли ее и смешались естеством,
деревья голыми ветвями погладили бездонный океан неба, как раз в том
месте, где разошлись тяжелые облака ранней весны и открыли ясную лазурь,
а чьи-то ноги вдруг превратились в раздвоенное продолжение фонарного
столба. Весна пришла даже в эту заброшенную лужу.
Стекло, покрытое мелкой водяной сеткой и подсвеченное мрачно серым светом
скрытого солнца, кажется нереальным миром, точнее окном в нереальный мир,
где краски смазаны и очертания слиты, как на акварельном рисунке, на
который выплеснули стакан воды. Деревья, с начинающими облетать листьями,
сквозь него кажутся всего лишь большими кустами, настолько их силуэты
гротескны и необычны. Тем не менее, маленькая собачка, бегающая по
каким-то своим делам под проливным дождем от дерева к дереву, кажется
вполне нормальной, а может быть это все-таки ирландский волкодав,
превратившийся в шавку.
Странно, но, казалось бы, в мутной воде, когда на глубине двух пальцев
уже плывут сплошная глина и песок, ничего не должно виднеться, ан нет.
Затонувшая баржа на том берегу, сразу возле отмели, возвышается размытым
силуэтом в бегущей реке. Здесь действительно мелко. Можно спокойно
перейти вброд, погрузившись максимум по колено. Штаны так смешно поплывут
при этом по воде, но никто не побеспокоится их приподнять повыше - ногам
так приятна эта обманчивая прохлада. Да и потом, смотреть на самого себя
в зеркало воды, смешно задирающего штанины, словно какая-то девчонка юбку,
это не для настоящего пацана. Гораздо приятней увидеть в быстрой воде
мелькнувшего сазана - их тут много. И свою удочку, занесенную над ним,
как острогу - эту словно переводную картинку, наложенную на реальный
подводный мир.
А капли дождя, превратившиеся уже в струи или даже в длинные итальянские
спагетти продолжают окутывать город размеренным водяным шелестом. Словно
тот самый невидимый мастер, что создал чашу города и рукой великого
творца нанес на ее поверхность роспись домов, перевернул теперь над
ней гигантский чайник и желает наполнить ее до краев. Потом припасть
к ней губами и выпить все, до последней капли.
Листья осоки сами не могут разобраться, куда им расти. Небо и там и тут.
Или вверх, туда где греет солнце, или вниз, где живительная влага ласкает
корни. Лезвия листов, образованные реальными и отраженными и соединенные
словно ножницы, если войти в воду и не шевелиться, кажутся совершенно
одинаковыми. Понимаешь, где настоящий летний мир, только тогда, когда
маленькая пичужка вдруг сорвется с ближайшего стебля и упорхнет куда-то
ввысь. А вот от ее крылышек, хоть и маленьких, по воде побегут маленькие
волны, взболтают картинку и оставят наблюдателя в дураках.
Смотрю на потоки воды, струящиеся по стеклу. Они делают все за окном уже
почти невидимым. Лишь отдельные капли, сорвавшиеся с выступа стены и
стремящиеся обогнать всю остальную массу воды на ее пути к земле,
отчетливо видны на фоне начинающего темнеть неба. Каждая капля - это
настоящая галактика. Пусть туча, несущая их в небесах, будет для них
вселенной, вселенной дождя. Тогда каждая, пусть даже самая маленькая
капля - это отдельный мир. Миллионы миров, так и не обретших свободу,
устремляются с низкого неба вниз струями воды, чтобы после взрыва - удара
о твердь, снова слиться в единое целое, в новую вселенную. А потом снова
и снова повторять свои превращения, то в маленькую росинку на цветке, то
в ароматную воду ванны, таящей и ласкающей в своих углубленных изгибах
чье-нибудь стройное тело, укутанное душистой воздушной пеной.
Когда по усталым и пыльным улицам вдруг пробежится струя из поливальной
машины, мир становится как-то лучше. Жара мгновенно пропадает и сменяется
еще чуть душноватой и пахнущей знойным днем, но все-таки прохладой. Там,
куда вода не попала, все так же девственно грязно. Но вот первые потоки
пробивают себе дорогу и в эти уголки. Они идут, расталкивая перед собой
мусор и опавшие листья, подавляя и убивая прошедший день, стирая память
о нем и с радостью предвещая приход вечера. Если повезет, то можно увидеть
на гребне одной из таких маленьких волн отраженный и преломленный свет
заходящего светила. Такое, оно не выглядит страшным и жарким. С
отражениями всегда проще.
Прикрываю глаза, и вместо мокрых и уже холодных капель представляется
чуть желтоватый шелковистый песок, откуда-нибудь с побережья Балтийского
моря, еще хранящий на каждой песчинке вкус морской воды, дуновение
пьянящего ветра и тепло свободного солнца.
Все красно вокруг. Клены даже не пламенеют, они горят вечным неугасимым
огнем. Пагода тонет среди этого великолепия. Ее изящные ярусы теряются
в непередаваемых красках японской осени, а может быть, наоборот, четче
проявляются. Фотография выхватила мгновение полной тишины и спокойствия.
Ветер стих, и озеро безмятежно гладко. Темные камни нависают над своими
отражениями. Их можно принять за величественные утесы над зеркальной
поверхностью воды или может быть за лоцманов корабля-пагоды. Как хочется
побывать там, на берегу священного водоема и самому все это увидеть.
Чаша города вдруг становится верхней полусферой песочных часов, которая
обречена лишь отдавать свои запасы в угоду плавному бегу времени.
Хотя кто-то из классиков сказал, что время никуда не бежит, оно просто
не может бежать. Это все вокруг несется стремглав мимо застывшего
вязкого клея вечности, стараясь оправдать свое существование. Песок
все сыплется и сыплется, проникает в кроны деревьев и по длинным ветвям,
обвиваясь вокруг них пустынными змеями, проникает на серые плиты мостовых
и горящие осенними цветами клумбы. Но все так же, как когда-то потоки
воды, Господи, когда же это было, вся эта масса песка стремится в наш
дворик, ибо именно здесь, возле старых мусорных баков, находится око
вечности.
Идешь-бредешь по ночному городу. Неон рекламы, машины рассекают воздух
совсем рядом, на тротуарах почти никого. Город спит, но даже спящий он
смотрится на самого себя в зеркало прошедшего дождя. Заглянуть бы туда
вместе с ним. Увидеть в темнеющих окнах домов одно светлое. Ее окно,
ее силуэт, подчеркнутый лампой. Поманить к себе, поймать летящую, взять
на руки и уйти в темноту. Пусть только огромный город со своими
глазами-лужами будет рядом. Мы его дети, мы привязаны к нему, кто
бы что не говорил. И пусть он смотрит за нами, прикрывает наши
отражения своими и бакает в своих больших ладонях.
Каждая песчинка, зная свое место в строю и направление движения,
подчинена одной цели, показать всем, что именно она двигает время.
А потому, все они устремляются к разверзшейся дыре канализационного
люка с огромной чугунной крышкой, лежащей рядом. Так всегда делали
раньше, во время сильных небесных водопадов, убирая крышку, открывали
путь воде, а теперь, вероятно, пытаются противостоять песку. Тихий
шелест за окном постепенно стихает, значит время подходит к концу.
Точнее истощились ресурсы мира в котором мы живем, он не может бесконечно
имитировать бег времени. Пора переворачивать часы.
Цветут каштаны. Бело и как-то празднично в лужах. Заглянешь в глубину,
а воды-то и не видно. Настоящее зеркало в котором и вот это большое
дерево и то, дальше. А на ветвях стремящиеся вверх (или вниз, это
смотря с какой стороны посмотреть) белые свечи. Еще немного посмотришь,
и окажется, что они принадлежат кому-то другому, а вовсе не этим
великанам с изрезанными морщинами стволами. Вот провезли ярко-синюю
коляску, колес которой не видно - она слишком далеко, зато торчащая из
нее рука в пестрой распашонке с белыми манжетиками ясно вырисовывается
на фоне цветущих каштанов. Это я, родился несколько дней назад, как раз,
когда они начали выбрасывать свои стрелы и почти закончился май.
Открываю глаза и вижу абсолютно белый город, укутанный молочно-белоснежным
покрывалом. - Когда же успел выпасть снег? - но мысль не успев родиться
умирает. Легкий ветерок, подувший с северного холма, пробивает ощутимую
брешь в мокром волокнистом тумане, который завладел миром, и чуть поиграв
трофеем, развеивает его без следа.
Все-таки шел дождь.
НАПИШИТЕ АВТОРУ
|
|
|
|
|
